13 января 2019 г. «Пресс-изба»

Семинар по Кавказу

Как не злить спецслужбы, зачем собирать базу поэтов и как война повлияла на чеченский феминизм?

Прежде чем самим отправиться в экспедицию, участники мастерской ЦПИ (Центр полевых исследований) изучают теорию социологической работы, а также обсуждают с опытными исследователями, как вести себя «в поле».

Встреча на первом цикле 15 сезона с приглашенным лектором Егором Лазаревым, выпускником Колумбийского университета, полтора года курсировавшим между Нью-Йорком и Грозным ради своей диссертации, планировалась как небольшая сессия «вопрос-ответ» о сложных ситуациях в поле, однако переросла в обсуждение обычного права, теорий заговора, и, конечно, работы социолога в условиях Чечни. Об этом — конспект встречи от корреспондентки Пресс-избы Аси Миллер.

«Око за око», суд и шариат

Если вы следили за инстаграмом Рамзана Кадырова, то могли видеть, что он публиковал много видео ритуала, похожего на танцы — мужчины двигаются по кругу и поют. Это характерная для суфизма духовная практика — зикр. Суфизм — это версия ислама, которая сейчас доминирует в Чечне, и которую представляет сам Кадыров.

---

Изначально у меня была идея сделать в Чечне исследование про суфийский ислам. Я несколько дней просидел в одной мечети — и там, пока я спрашивал какие-то вещи, связанные с выборами или мобилизацией людей на субботники, которые очень популярны в Чечне, к имаму приходила вереница людей. Кто-то просил организовать развод с женой, кто-то наоборот второй брак, кто-то пришел, потому что нужно было решить конфликт с человеком, который занял деньги и не вернул их. И я понял, что это интересный сюжет, связанный с тем, что существует параллельная правовая система — то есть российский суд и суд имамов.

Я стал раскручивать эти сюжеты, и как раз потому сконцентрировался на Чечне — кроме системы исламского правосудия здесь оказалась еще и очень сильная система обычного права, известная как «адат». Она основана на базовом принципе, что субъектом права является не человек, а семья, клан. То есть если я совершу что-то плохое [другой семье] — то та семья может отомстить либо мне, либо моему родственнику мужского пола. И в Чечне сейчас существует очень интересный гибрид трех систем: обычного права, исламского права и российского права. Как раз этому сюжету я посвятил свою диссертацию.

Я долго пытался понять, как это все работает, долго ходил по судам, к имамам, в муфтият, к старейшинам, собирал истории различных случаев, изучал как это все работает, говорил с людьми, которые прошли через споры и разбирательства. Параллельно я вышел на тему влияния войны на чеченское общество. В Чечне почти все интервью и все разговоры так или иначе затрагивают тему войны. В итоге я сконцентрировался на том, как война изменила соотношение трех правовых систем в Чечне.

База поэтов

Изначально исследование было преимущественно качественным, то есть я собрал около сотни интервью с различными людьми, которые разрешают споры и которые спорят.

Я не стучался в дверь и не говорил: «Мы вас сейчас будем опрашивать». Когда я в первый раз поехал в Чечню, я там никого не знал. Но когда я был в Дагестане на одном из предыдущих исследований, познакомился там с поэтессой, которая дала мне контакты своих знакомых поэтов из Чечни. Поэтому изначально я общался только с поэтами.

Но в один момент они — поэты, а в другой — преподаватели вузов, работники библиотеки, жители определенного села.

Они из определенного социального круга, то есть начиналось с поэтов, но довольно быстро разрослось в круг интеллигенции. Из него потом было достаточно легко выйти, потому что все чеченцы привязаны к какому-то селу и имеют многочисленных родственников — это позволяло быстро выходить на различных респондентов.

Потом на основе реальных историй, которые я собрал, я написал опросник, предлагавший вместо обычных вопросов — сценарии конкретных споров. Например, два брата делят участок земли или спор с разводом.

В Чечне наиболее часто возникает спор, с кем остаются дети после развода, и чеченское обычное право говорит, что дети должны оставаться с отцом. По российскому законодательству нет четкой нормы, но в 95% случаев детей оставляют с матерью. В шариате же есть такой разбиение: до 7 лет дети остаются с матерью, а потом сами решают, с кем остаться.

Я описал десять сценариев, в каждом из которых было столкновение различных форм права, и решил провести опрос, потому что было интересно, как обычные люди на это смотрят. Собрал свою команду, примерно 40 человек: аспиранты, магистранты, молодые ученые из академии наук. Сделал выборку по Чечне — там нет четких данных по населению, поэтому я опирался на данные из администрации и на данные переписи населения — и ребята работали либо в своих районах, либо в своих селах, либо в селах, где у них были какие-то родственные связи.

Мы опросили 1200 человек, и получился очень интересный массив данных о предпочтениях населения различных форм права. Кроме того, каким-то чудом чеченское Министерство юстиции опубликовало данные по судебным делам, которые были в Чечне с 2009 года, и я собрал весь этот массив — 100 тысяч судебных дел — и соотнес данные по опросам, данные по судам и данные интервью.

Внимание на танцах, свадьбах и похоронах

У меня было жесткое правило — ничего не писать на диктофон. Тут были две вещи: одна — это как бы формат отношений с респондентами. Они видят, что самые важные вещи я записываю, то есть показываю уважение, и это создает некоторую иерархию, где они выше. Другая вещь — я не хотел, чтобы какие-то рассказы попадали на диктофон. Если бы что-то не понравилось чеченским силовикам в моем исследовании, они бы, возможно, меня прищучили, забрали диктофон, где есть записи, а записи легко привязать к человеку. А мои записи — я пишу как курица лапой, там нужно было бы десять дешифровщиков, чтобы понять, что написано. Это был такой дополнительный способ защиты респондентов.

Кроме того, когда я был на Кавказе, я сознательно дистанцировался от правозащитных организаций, от людей, которые могли бы не понравиться чеченским властям. Я все делал через какие-то местные неполитизированные контакты. Плюс в условиях Чечни прослушиваются телефоны, поэтому я каждый день звонил маме и очень простым языком рассказывал, что я делаю и акцентировал внимание на танцах, свадьбах, похоронах. Я это фреймировал как этнографическое, антропологическое исследование про культуру, а не про политику. Это был такой мини-механизм защиты себя и людей, с которыми я общался.

«Мы знаем, что вы работаете на ЦРУ»

Другая вещь, которая мне была очень интересна — разные теории заговора. Моя интерпретация, почему они настолько распространены на Кавказе — это некий механизм работы с травмой. Чтобы как-то объяснить что случилось, нужно придумать безумную историю: например, я встречал человека, на глазах у которого во время второй войны убили брата, и поэтому он сказал: «Как же я ненавижу Америку и евреев, потому что они развязали эту войну».

Еще был сюжет, что многие считали, что я работаю на какие-то разведки, и был конфликт интерпретаций: я всем говорил, что я студент-аспирант Колумбийского университета, поэтому меня записывали в ЦРУ или ФБР. У меня было письмо от академии РАНХиГС, поэтому кто-то думал, что я работаю на ФСБ. Но поскольку я еще и кудрявый, многие записывали меня в Моссад. Поэтому я работал сразу на три разведки.

Сильным подспорьем для моего исследования была традиция гостеприимства: все пытались мне каким-то образом помочь, даже те, кто меня побаивались. Я брал интервью у одного ингушского бизнесмена, и он тоже был одним из любителей теорий заговора.

Он сказал: «Мы знаем, что вы работаете на ЦРУ, но вы все равно наш гость, поэтому я вам все расскажу».

Самые скучные вещи в мире

По результатам исследования получилась довольно интересная картинка — как война повлияла на чеченское общество. Война привела к разрушению социальных иерархий: из-за того, что был очень долгий период насилия, получилось так, что российская армия воспринимала местное мужское население как врагов, и мужчины оказались полностью выключены из экономических и социальных отношений.

Я встречал людей, которые по несколько лет не выходили из своего подвала, просто потому что это было опасно. Кто-то прятался в горах, кто-то прятался в подвалах, кто-то просто не выходил из дома: мужчины не работали.

Чечня, несмотря на десятилетия советского строя, осталась очень патриархальной культурой, где до войны основными добытчиками были мужчины. Но получилось так, что война все это перевернула. Женщины работали в больницах, в школах, в администрациях. На рынке торговали, начали открывать какой-то мелкий бизнес. А мужчины оказались безработными. Единственными работами для чеченского мужчины были — таксист и полицейский. Все это продолжалось очень долго, потому что конфликт в Чечне продолжался в течение десятилетия, может даже больше.

Во время второй войны в Чечню пришли многие НКО, занимавшиеся проблемами соблюдения прав человека. После войны многие из этих НКО сменили повестку и стали работать с проблемами женщин — благодаря этому многие женщины смогли довести свои тяжбы до суда.

А мужчин война толкнула в сторону шариата и обычного права, увеличилась их религиозность, у многих появилось отчуждение от российского государства, которое было врагом в течение почти двух десятилетий.

Получилось так, что в нынешней системе чеченского права существует конфликт:

женщины больше предпочитают российское право, мужчины — обычное право и шариат.

Происходит столкновение этих правовых систем, которое проходит больше всего по гендерной линии, особенно в вещах, связанных с разделом имущества, детьми после развода, вопросом многоженства и вопросом так называемых «убийств чести».

В итоге, «поле» привело меня к тому, что у меня получилась диссертация про гендер и право, - самые скучные вещи в мире, как я думал до начала исследования.

Авторка: Ася Миллер

Редактор: Антон Исанов